Возвращение героя

Основа: книга Гастона Леру “Призрак Оперы”.

Саммари: попытка взгляда со стороны нелюбимого призракоманами персонажа.

Комментарии автора: 1) действие начинается через 10 лет после описанных в романе событий; 2) цитаты из первоисточника даются в переводе В. Новикова.

Дисклеймер: автору принадлежат только персонажи, придуманные им самим, никакой материальной выгоды он не извлекает.

 Светлой памяти моих родителей,

Эрика и Кристины.

Пролог

1.

Августовское утро было таким ласковым и прозрачным, таким свежим и напоенным светом, что они просто не могли упустить его – сейчас, когда оставалась всего неделя до конца каникул. Выскользнув из дома через окно, они вчетвером бесшумно добежали до конца тропинки и, собравшись под старым дубом, решили сделать вылазку в лес – тот самый лес, ходить в который им категорически запрещалось. Впрочем, это было не единственное запретное место в окрестностях поместья господина Ф., отца старшего из мальчиков, вырвавшихся на каникулы из Парижа. Незадолго до их приезда в соседней деревне пропало двое мужчин. Тело одного из них нашли неделю спустя, второго же искали до сих пор. Мадам Ф. трепетала при одной мысли об опасности, которая могла грозить её сыну и его однокашникам, которые каждый год отдыхали летом в её имении.  Но они… они только смеялись над страхами взрослых. До этого утра… Почему они не послушались их? Почему?

…Фредерик увидел ЭТО и заорал первым. Через секунду на него налетели сзади и завопили остальные. Хотя нет, не все остальные. Он один не кричал от ужаса. Впрочем, он всегда был странным мальчиком. Высокий и тонкий, он казался их ровесником, но все знали – ему только девять. Он был младше их на два года, но учился лучше всех в классе. И больше всех дерзил учителям. И, кажется, ничего не боялся.

– Заткнитесь, вы! – грубо и гневно, грубее, чем когда-либо, оборвал он их крик. Потом сделал шаг вперёд, вцепился рукой в нависшую над поляной ветку дерева и долго молча стоял надТЕМ, во что просто не может, не имеет права превращаться человек. Уж они-то точно не превратятся. Или..?

Они, пятясь, успели уже выбраться на тропу, когда он обернулся. В его глазах и правда не было ужаса, но взгляд его изменился. А чтó было в этом взгляде, они не смогли бы сказать… хотя, может… Может быть, глубокое горе?

Он нагнал их, и молча они поспешили назад.

– Надо сказать… полиции или ещё кому, – проговорил он, наконец. – Его ведь ищут.

– Нам попадёт за то, что мы ходили в лес, – пробормотал Фредерик. Он и был сыном господина Ф., а, значит, отвечал за остальных.

– А он будет лежать непогребённым?.. Ладно, я ничего про вас не скажу. Совру, что был здесь один, – он сердито поддел ногой подвернувшийся камень.

Они не смели прямо взглянуть на него. Они же струсили, вели себя, как маленькие, как девчонки. Но ведь тут и взрослые бы испугались. Почему же он не боится?

– А если тебе велят показать, где ты его нашёл? – робко спросил Анри, третий из мальчиков.

– Ну, и покажу. Я запомнил, где это.

– Да нет, тут уж точно не забудешь… Но если тебя попросят пойти туда снова?

Он резко остановился.

– А вы… вы! Как вам не стыдно! Разорались тут, как будто ОН что-то может вам сделать! – в его голосе послышались злые слёзы.

– А что, вдруг и может, – осторожно оглядываясь, прошептал Фредерик. – Рассказывают же всякое.

– Всякое… всякое!.. А ты больше слушай всякие враки!

– А ты что, не боишься ни мертвецов, ни призраков? – пробормотал Фредерик в благоговейном ужасе.

Он как-то странно посмотрел на приятеля.

– Почему я их должен бояться? – произнёс он чётко и раздельно.

– Все их боятся, – тихо сказал Фредерик.

– Я – не все, – так же  отчётливо ответил он. – Объясните, почему я их должен бояться? – повторил он жёстко.

Мальчики потерянно переглянулись.

– Ну, не знаю, как призраки, – неуверенно протянул четвёртый мальчик, Мишель, – но покойники, ты сам видел, какие…

– Какие? – голос всё такой же: ледяной, безжалостный, недетский.

– Ну, ужасные, противные, мерзкие, гадкие! – одним духом выпалил Мишель, в отчаянии от непонимания товарища. – И вонища от них такая!.. И черви…

– Ах, черви! – слёзы уже не только сдавливали горло, они предательски выступали на глазах, и это ещё больше выводило его из себя. – Что, противно? Не нравится?.. Ничего, вот умрёте, и люди так же от вас будут носы зажимать, и говорить: «Фу, мерзость!», – и бояться  к вам подойти! И вас так же будут есть черви!

– Не будут! – зажмурившись, крикнул Анри.

– Как это «не будут»? Ты что, бессмертен? – Он задыхался, словно от горькой обиды. – Все умирают. И ЭТО должно случиться с каждым!

– Значит, и с тобой тоже, – сердито сказал Фредерик.

– И со мной, – кивнул он, всё ещё дрожа от гнева. – Потому я и не кричу, как будто меня режут, и не шарахаюсь… К мёртвым надо относиться с уважением! Поэтому я сейчас скажу твоей маме, что я ЕГО нашёл. Пусть она позовёт комиссара и – кого ещё там полагается – кюре?.. А вы если испугались, то мне ничего от вас и не надо. Сам справлюсь!

Он порывисто отвернулся и со всех ног бросился прочь из леса. Мальчики несколько секунд искоса поглядывали друг на друга. Наконец, Фредерик сдавленно крикнул ему вслед:

– Кристиан! Кристиан, постой!.. Мы с тобой.

 

2

 Мадам Ф. встречала гостью на крыльце.

– Дорогая, прошу извинить нас за то, что эта поездка обернулась столь глубоким потрясением для вашего сына! – с искренним сожалением проговорила она после обмена приветствиями. – Поверьте, мы сделали всё возможное, чтобы исключить их нежелательные прогулки, но эти мальчики… Вы же знаете, в их возрасте они думают только о приключениях.

Гостья печально улыбнулась и мягко взяла её за руку.

– Не беспокойтесь, Адель, вам не нужно ни в чём извиняться. Я знаю, никто не сможет удержать моего сына, если он захочет чего-нибудь. Но расскажите мне, как он?

– О, моя дорогая, ваш Кристиан вёл себя совершенно как взрослый. Он рассказал мне всё, на удивление спокойно, попросил немедленно позвать комиссара и кюре, очень чётко ответил на все их вопросы… Ах, Кристина, он даже вызвался проводить их до этого страшного места, и мы втроём едва смогли убедить его, что в этом нет необходимости, – его описания были достаточно подробны, чтобы комиссар смог найти тело сам.

– Очень хорошо, Адель, – кивнула Кристина. – Ему совсем не стоит видеть это снова.

– Именно, именно так, дорогая! – подхватила Адель, провожая гостью в дом. – Не стоит, как бы он ни храбрился. Знаете, Кристиан очень долго беседовал с нашим кюре, и теперь отец Августин хотел бы переговорить с вами лично.

– Конечно, Адель.

– Он ждёт вас.

– Так вот вы какая, мадам Даэ, – тихо сказал пожилой священник, с отеческой лаской окинув взглядом стройную фигуру молодой белокурой женщины с прозрачными голубыми глазами. – Я прежде видел вас лишь на страницах газет.

– Похоже, я вас чем-то удивила, отец Августин, – отвечала та, усаживаясь в кресло.

– Я полагал обнаружить у вас сходство с сыном. Близость ваших имён ввела меня в заблуждение.

– Что ж, тогда вы должны быть разочарованы, – слегка улыбнулась Кристина. – Мой сын чрезвычайно похож на отца.

– Кто выбрал для него такое имя?

– Мой муж.

– И взял себе вашу фамилию, – пробормотал кюре. – Очевидно, супруг очень вас любит… А вот каковы его отношения с сыном?

В ясных светлых глазах появилось встревоженное внимание.

– Почему об этом спросили, отец Августин?

– Ваш сын довольно общительный мальчик, но стоит задать ему даже самый простейший вопрос об отце, как он мгновенно замыкается.

– Ах, вот что! – Кристина облегчённо вздохнула. – Не беспокойтесь, отец Августин. Это как раз хороший признак. Кристиан знает, что его отцу неприятно, когда его обсуждают с кем-то, даже со священником. И мы оба, мой сын и я, уважаем его желание.

– Я понимаю, мадам Даэ. Но я спросил не из праздного любопытства. После разговора с комиссаром ваш сын подошёл ко мне и засыпал меня вопросами о милосердии Господа, о смерти и загробной жизни. Затем он попросил меня научить его заупокойной молитве. Из его расспросов я понял, что вы иногда беседуете с ним о вере, но ваш супруг, по-видимому, избегает подобных разговоров, хотя они чрезвычайно необходимы для вашего сына.

Кристина не отвечала, и он продолжал:

– Я понял также, что ваш муж не посещает церковь. Скажите мне, он атеист?

– Нет, отец Августин. У моего мужа своеобразные отношения с Богом, но я уже сказала вам, что не могу говорить о нём, даже с вами. Прошу вас простить меня, – голос спокойный, но твёрдый.

– Я ценю вашу преданность мужу, мадам, – склонил голову священник. – Я задал вам этот вопрос потому, что ваш сын остро нуждается в серьёзных беседах о Боге, особенно после сегодняшнего случая. Конечно, мальчик вёл себя очень мужественно, но, тем не менее, чувствуется, что он глубоко потрясён. Всё-таки это крайне тягостное зрелище, даже для такого опытного и глубоко верующего человека, как я. А ваш Кристиан, как бы ни опережал он в развитии своих сверстников, пока остаётся ребёнком. Ему необходимы ваше участие и пристальное внимание к самым тайным тревогам его души. Один он не справится с ними.

– Мы справимся вместе, все втроём, отец Августин.

– Мадам Даэ, – священник пристальней взглянул в чистые голубые глаза, – от вас веет такой гармонией и покоем, что я не уверен, в полной ли мере вы осознаёте, насколько пылкий, порывистый, я бы даже сказал, необузданный темперамент даровал Господь вашему сыну, и насколько велики его сокровенные страхи. Беседуя с ним, я ощутил, что его не испугало самозрелище смерти, как это случилось бы с любым малышом его возраста. И, тем не менее, он боится. Ваш сын панически боится потерять какого-то близкого человека, и у меня сложилось впечатление, что этот человек – его отец.

По мере того, как он говорил, в ещё недавно безмятежных глазах проявлялось всё больше горечи, но ни оттенка недоумения.

– Вы правы, вы во всём правы, отец Августин, – печально сказала Кристина, – но ваши слова для меня не новость. Конечно, мы с сыном – люди разного склада, но его характер мне известен, как и его тревоги. И поверьте, я делаю всё возможное, чтобы облегчить их. И сейчас я приехала именно для того, чтобы быть с моим сыном и, если он того захочет, увезти его домой… Где сейчас Кристиан?

 

3

Он сидел в запущенном уголке сада на стволе поваленного дерева, с тоской глядя перед собой на что-то, видное только ему. Сейчас, когда ему не нужно было таить от других свою боль, он весь сжался в комок, ссутулился – обычный маленький мальчик, худенький и беззащитный с виду. Только горе, знакомое ему с первых лет жизни, было отнюдь не детским и не совсем обычным. Она хотела подойти к нему бесшумно, чтобы ещё несколько мгновений понаблюдать за тем, каков он, её сын, наедине с собой. Но он тотчас услышал и нервно встрепенулся («Совсем как отец», – подумалось ей невольно), однако, узнав её, шумно вздохнул (и в этом опять ей увиделось сходство) и бросился к ней, в её объятия.

– Мама! – воскликнул он с каким-то отчаянием.

– Кристиан! – она крепко прижала его к себе и опустилась на замшелый ствол. – Скажи мне, как ты сынок.

– Ничего, не волнуйся, мама.

Однако губа прикушена.

– Расстроился?

Долгое молчание, затем кивок. Продолжая обнимать его за плечи, она осторожно спросила:

– Расскажешь мне?

– Да что рассказывать! – он отвернулся от неё и с трудом выговорил дрожащими губами: Они все перепугались, начали кричать, потом убежали. Я их догнал, сказал, что стыдно себя так вести. А они… «Противно, мерзко, гадко!..» Вот придурки!

– Кристиан, это дурное слово! – сказала она машинально, но тут же упрекнула себя, подумав, что сейчас её замечание неуместно.

И действительно, он посмотрел на неё с обидой.

– Но, мама, как ты не понимаешь!.. Это же глупо… Как будто они никогда не умрут! Как будто они никогда не станут такими!

– Нет, я понимаю твои чувства, Кристиан. Но и ты постарайся представить себя на их месте.  Даже взрослые не любят об этом думать. А это всего лишь дети!

– Дети?.. Но, мама, они ведь старше меня!

– Кристиан, они не знают того, что знаешь ты.

Он молчал, и она вдруг взяла его руку – узкую, тонкую, с изящными длинными пальцами – и начала горячо покрывать её поцелуями.

– Сынок, прости меня, прости нас с папой! Прости, пожалуйста!..

Он растерянно посмотрел на неё – и наконец порывисто обнял:

– Какая ты странная, мама! Ну, за что я должен тебя простить?

Она заглянула в его глаза, нежно погладила по волосам – не светлым, как у неё, но угольно-чёрным, отцовским:

– За то, что не смогли подарить тебе беззаботное детство. За то, что не всегда были осторожны в разговорах. За то, что не уследили за Надир-ханом, который позволил тебе заглянуть в его мемуары. За то, что ты сейчас сидишь и думаешь о смерти вместо того, чтобы играть со своими друзьями. За то, что мы – это мы.

– Вы – мои любимые и любящие родители, – решительно заявил он. – А я сейчас сижу и думаю о том, что не мне должна ты руки целовать, а папе.

– О, мой дорогой! – она притянула сына ближе к себе и с изумлением почувствовала, что он не расслабляется, а каменеет в её объятиях.

– Что с тобой, Кристиан? – прошептала она с тревогой.

Он смотрел на неё пристально, не отрываясь, в глазах росло и ширилось неумолимое, мучительное знание.

– Мама, и ты… ты тоже?..

– Что «тоже», сынок? – едва ответила она внезапно пересохшими губами.

– Ты тоже… вела себя так, когда увидела папу? – в его голосе звучала горечь, похоже, он заранее знал ответ.

Теперь пришла её очередь отворачиваться.

– Не совсем так, Кристиан. Насколько я помню, я не кричала.

– Но ты… ты чувствовала то же самое?

– Кристиан…

(Как сказать ему, что она чувствовала тогда НЕ то же самое, нет – гораздо бóльший ужас, ведь эти мальчишки увидели тело совершенно постороннего им человека, а она – живой труп, который молил её о любви, живой труп на месте Ангела Музыки?)

Но ему и не были нужны слова.

– Бедный папа!.. Тебе неприятно, что я на него похож? – спросил он после паузы.

Она вновь поцеловала его руку.

– Что ты такое говоришь?

– Мама, значит, сейчас… сейчас всё по-другому? – спросил он с надеждой. – Ты ведь любишь его теперь?

Она медленно обернулась.

– Люблю, Кристиан.

– Правда, мама? – он так смотрел на неё, словно цеплялся за неё взглядом. – Ты ведь не говоришь это лишь для того, чтобы меня успокоить?

(Такой же ясный вечер – десять лет назад, на крыше. Другие глаза, устремлённые на неё с той же надеждой. И собственный голос, безжалостно произносящий: «В продолжение двух недель я лгала». И чёрная тень над их головами, за статуей Аполлона).

– Мама, мама, не плачь, пожалуйста! – тонкие детские руки обвивают её шею, бледное личико прячется у неё на плече. – Мама, не надо, я не могу видеть, как ты плачешь!

– Кристиан, пожалуйста, поверь мне, – она ласково целует его в голову. – Пойми, что если бы я не полюбила твоего папу, то бы не вернулась к нему, я не смогла бы вернуться к нему только из жалости. И уж во всяком случае, я не родила бы тебя, сынок. Ты слышал, что дети – залог любви, Кристиан?

Его волосы намокли от её слёз, но и ткань её платья на плече стала влажной. Она бережно приподняла голову сына, но он снова опустил её, скрывая заплаканные глаза.

– Я знаю, мама, ответил он наконец. – Прости, я не хотел тебя огорчать. Просто я очень боюсь, что папа умрёт, а он умрёт, если ты покинешь его!

– Кристиан, я никогда его не покину. Но ты должен уже понимать, что папа не вечен.

– Я понимаю, мама, но не хочу с ним расставаться… Скажи, мама, папа должен попасть в ад? Я хотел выяснить это у отца Августина, но для этого надо было рассказать ему всё про папу, а это нельзя.

– Я не знаю, – она вздохнула. – Но я надеюсь, что Господь простит его.

– Папа ведь делал и много хорошего, правда?

– Да, Кристиан.

– Если папа попадёт в ад, то и мне рая не надо! – объявил он запальчиво.

– Милый мой мальчик!

Он, наконец, поднял голову. В слегка покрасневших глазах светилась отчаянная решимость.

– Ты заберёшь меня домой?

– Конечно, заберу, сынок, если ты этого хочешь.

– Хочу! Я должен всегда быть вместе с папой. Как он сейчас там один?..

 

4

Когда они подъезжают к воротам, уже царит ночь. Он помогает маме спуститься и, разглядев во тьме спешащего из флигеля слугу, взволнованно спрашивает:

– Мама, Дариус проводит тебя. Можно, я побегу скорей к папе?

– Беги, дорогой.

Он горячо целует её в щёку и мчится вперёд по дорожке. Вот и глухая стена, разделяющая сад на две половины, вот плотно закрытая дверь и, наконец, потаённый выступ, найти который несведущему человеку практически невозможно. Дверь отворяется, и он бежит дальше. Один поворот, качели, второй поворот, дуб с крошечным наблюдательным пунктом, в который папа всегда не забирался – взлетал, как будто именно он был мальчишкой… Бедный папа! В его детстве не было ни качелей, ни домиков на деревьях, ни товарищей для игр. Да и сейчас у него немного близких людей: старый знакомый, который однажды пробрался в его дом с пистолетом, а потом стал писать о нём мемуары только для того, чтобы отнести их в полицию, любимая жена, в чувствах которой он никогда не был уверен, и ещё он – его сын. Он его сын и будет на его стороне, что бы ни произошло. И папа должен это знать.

Окна дома темны. Хорошо это или плохо? Правда, папе свет не очень-то нужен, но он ведь знает, что они вот-вот вернутся. Или он опять им не верит, опять думает, что они могут его покинуть?..

Он торопливо нащупывает кнопку звонка, и под быстрыми движениями его пальцев оживает мелодия. Эту мелодию сочинил папа, и сейчас он поймёт, что ничего страшного не случилось – его сын, наконец, вернулся домой, и ему не нужно другого дома и другого отца.

Дверь приоткрывается, совсем бесшумно. Во мраке коридора сияет не лампа – два золотых огонька, живых, полных почти осязаемой боли – глаза его папы. Забыв поздороваться, он кидается ему на шею.

– Милый папа, я тебя так люблю!

Тонкие руки цепко сжимают его в объятиях. «Мёртвая хватка» – это про его папу.

– Я тоже тебя люблю, – отвечает папа с трудом, как будто забыл, как произносятся звуки. Голос слегка приглушён… Он что, надел маску?

– Что с тобой случилось, папа?

– А что со мной может случиться? – папа уже справился с собой, фраза звучит, как песня, только какая-то невесёлая, с горькой иронией.

– Ты чем-то расстроен. Скажи мне, что тебя огорчило?

– Это секрет Эрика, не твой.

– Если ты расскажешь мне, то будешь уже не один. Нас станет двое, папа!.. А, может, и трое, если ты поделишься с мамой.

Папа резко размыкает объятия. Но он не обижается, он знает, папа просто пытается скрыть, в какой трепет приводит его любое упоминание о маме.

– Кристина вернулась? – спрашивает папа, отведя глаза.

(Какой странный вопрос! Ведь мама отсутствовала всего один день).

– Да, папа. Они с Дариусом сейчас разбирают багаж.

Папа шумно вздыхает. «Как тюлень», писал в своих записках Надир-хан. Неужели никакие слова не могут его утешить?

– Папа, это же я, твой сын! Зачем ты от меня прячешься? Зачем тебе маска?

Неожиданно папа взрывается:

– Где здесь ты видишь папу?.. Тебе нужен другой отец – живой, настоящий, от которого никто не отворачивается в ужасе, который может, не пряча лицо, зайти в твой лицей, который.., – папа с нечеловеческой силой встряхивает его за плечи. – Только не надо лгать мне, не надо говорить, что после того, как сегодня утром ты вдоволь налюбовался на полуразложившийся труп, тебе будет приятно видеть меня без маски! Не надо превращать меня в инвалида, который может рассыпаться в прах от слова правды!.. Неделя страданий Эрика убила бы любого представителя рода человеческого, но Эрик всё ещё существует – хотя это противоречит всем законам природы!

– Я знаю, папа, – произносит он спокойно, когда папа выдыхается.

В золотых глазах появляется какое-то ошалевшее выражение. Он находит в темноте холодную папину ладонь, такую же тонкую, как его детская рука, крепко сжимает её и решительно тащит папу за собой в гостиную. Здесь немного светлее, и ему почти сразу удаётся разглядеть их любимый персидский диван и усадить на него папу рядом с собой.

– Папа, ты слышал, что я тебе сказал? – спрашивает он, не выпуская ледяные пальцы. – Ты ведёшь себя так, как будто ты по-прежнему один в мире, но ведь на самом деле нас двое… И ещё я хочу, чтобы ты знал: я спросил сегодня маму, и она дала мне слово, что любит тебя и никогда не покинет.

– Я уже слышал такие клятвы, Кристиан, – устало говорит папа.

– Ты не веришь маме?

– Я не верю даже себе.

– Я помню, папа: «Клятвы даются для того, чтобы ловить в капкан глупцов и ничтожеств!»

Папа срывается с места, глаза из огоньков превращаются в молнии.

– К чёрту Надира! Я засуну ему в глотку эти проклятые мемуары!

– Очень поучительные и увлекательные мемуары, папа, – он тянет его за руку к себе.

– Из-за них ты узнал слишком много такого, что детям совсем не следует знать, – папа ещё весь дрожит от гнева.

– Нет, папа, благодаря им у тебя появился ещё один друг, который любит тебя таким, какой ты есть, и этот друг – я… Ведь мы друзья, папа?

 – Допустим.

– Папа, ты мне сказал очень много обидных вещей. Но я не могу на тебя обижаться. Я хочу, чтобы ты понял: во-первых, ты живой и настоящий, во-вторых, мне не нужно другого папы, и на твоё лицо мне смотреть намного приятней, чем на эти дурацкие маски. Это и есть моя правда, другой у меня нет.

Папа долго молчит, но он чувствует, что тот слегка успокоился. Наконец, жгучий свет в золотых глазах становится мягким, и он обнимает папу за узкие плечи.

– Папа, мир? – требовательно спрашивает он.

– Мир, – отвечает папа рассеянно, как будто одновременно прислушивается к чему-то.

– Тогда, пожалуйста, скажи, что произошло.

Гробовое безмолвие. Но папу что-то гнетёт, он уверен.

– Папа, если ты что-то натворил, мы просто не будем говорить маме, и она ничего не узнает.

– Я ничего не натворил, – возражает папа мрачно. – И скрыть мы тоже ничего не сможем, – добавляет он тихо, почти про себя, – об этом напечатано во всех газетах.

– О чём напечатано во всех газетах, папа?

– Ты говоришь, что ты мой друг, Кристиан?

– Да, папа.

– И ты думаешь, что уже взрослый?

– Я?.. Ну, конечно.

– Тогда читай сам!

Не выпуская его руки, папа в два шага пересекает гостиную и распахивает дверь в кабинет. Щелчок выключателя, и в ослепляющем электрическом свете становится очевиден беспорядок, обычный для периодов папиного сочинительства, только вместо нотных листов на полу, рояле и всех предметах мебели рассыпаны обрывки парижских газет. Несколько листов скомкано в шары, пара уцелевших номеров заброшена за кресло. Он присаживается на корточки, подбирает один измятый клочок, другой, извлекает сохранившиеся газеты. «Отважный путешественник», «рыцарь науки», «героический полярный исследователь», «триумфальное возвращение в Париж» – и везде одно, одно и то же имя…

– О, папа! – потрясённо выдыхает он.

Папа торжественно возвышается над сугробами бумажных хлопьев – длинная, как хлыст, фигура в чёрной маске, руки по-наполеоновски скрещены на груди. Как же ему хочется научиться выглядеть так же величественно, научиться выдерживать любые удары судьбы, научиться сочинять прекраснейшую в мире музыку, научиться…

– Читай, читай! – почти приказывает папа.

Он послушно усаживается прямо на пол и погружается в чтение, всё глубже и глубже, всё с большей и большей тревогой. Как сквозь сон, доносится до него мамин голос, бесшумно проскальзывает мимо папа, и плотно закрывается дверь. А он всё пожирает глазами строки, и папино беспокойство всё сильней и сильней овладевает им самим…

 

5

«Возвращение героя.

Сотни восторженных парижан и десятки корреспондентов ведущих европейских газет съехались сегодня на вокзал Нор-дю-Мон, дабы воочию увидеть и засвидетельствовать своё преклонение бесстрашному путешественнику, гордости Французской республики – легендарному Раулю де Шаньи. Многие из них ожидали своего кумира задолго до прибытия поезда – возможно даже не часы, не дни, а бесконечные годы, ибо уже десять лет сей молодой и скромный герой не удостаивал Париж своим посещением. До последнего мгновения нас не покидали сомнения в реальности возвращения де Шаньи в город его юности, поскольку известно, что отважный капитан сходит на берег лишь в портовых городах и полярных льдах.

Но вот окутанный клубами пара состав подлетает к перрону, и через минуту виновник нашего волнения появляется на ступеньках вагона, приветствуемый радостными криками и воздушными поцелуями экзальтированных дам. Доброжелательно, но сдержанно ответив на возгласы восторга, он соглашается позировать для нескольких фотографических снимков, что позволяет собравшимся без помех изучить его облик.

Графу де Шаньи, или капитану Шаньи, как предпочитает именовать себя исследователь, чуть более тридцати. Невысокая, но стройная фигура в парадной морской форме невольно заставляет трепетать сердца романтичных барышень (особенно если учесть, что сей блестящий молодой человек холост). Обрамлённое белокурой бородой открытое обветренное лицо привлекает изяществом черт и располагает к себе своим благородством. Прямой взгляд небесно-голубых глаз чист и немного печален, полная достоинства осанка и грациозность движений заставляет нас вспомнить загадочную историю этой незаурядной личности.

Своё первое путешествие Рауль де Шаньи совершил в возрасте двадцати одного года, сразу по окончании им школы Борда. По возвращении из него он некоторое время вёл обычную жизнь светского человека и вскоре прослыл одним из самых известных завсегдатаев Парижской Оперы, каковой репутации немало способствовали его пылкие ухаживания за некой юной певицей, назовём её мадемуазель Д. Уже распространились слухи об успешности его притязаний, как внезапно предмет его воздыханий предпочёл знатному юноше никому не известного немолодого композитора. Этот скоропалительный брак трагическим образом совпал с таинственной гибелью старшего брата нашего героя, графа Филиппа де Шаньи, в подвалах Гранд-Опера. Как поступил бы в таком положении любой юный аристократ? Получив в наследство графский титул и немалое состояние и не имея более необходимости в построении морской карьеры, он с великой охотой погрузился бы в пучину праздных наслаждений. Но не таков был Рауль де Шаньи. Передав все свои имения и счета в руки управляющего, он немедля отправился в экспедицию на Северный полюс, за которой последовало новое плавание, второе, третье…

Всего за десять лет Шаньи прошёл путь от неопытного младшего лейтенанта до знаменитого капитана. Ненависть к насилию и презрение к материальной выгоде отвратили его мечты как от военного, так и торгового флота, все возвышенные помыслы юноши были устремлены к науке. Бóльшую часть своих средств он пожертвовал на нужды Французского географического общества, финансирование множества официальных и независимых экспедиций и, наконец, постройку и оснащение исследовательского судна «Кристина», подлинного чуда современной техники. Ряд открытий в области гидрологии и гляциологии, бесчисленные статьи, посвящённые наблюдениям за айсбергами и полярными льдами, блестяще написанные путевые заметки, разошедшиеся невиданными доселе тиражами, не говоря уже о нескольких изобретённых им и запатентованных уникальных приборах – всё это позволило молодому учёному стать в прошлом году Почётным членом вышеупомянутого географического общества, для процветания которого он сделал так много. Но подлинную славу Раулю де Шаньи принесли не его бесспорные научные заслуги, а чрезвычайно опасные и почти всегда успешные спасательные экспедиции, в которых он не отказывает ни одной стране мира. Матери, жёны, невесты безвестно пропавших исследователей Севера, будь они из Франции, Америки, Скандинавии или России, могут быть уверены, что если за их поиски берётся капитан Шаньи, то он непременно отыщет и возвратит их, если не для объятий друзей и близких, то хотя бы для погребения. Слова «Шаньи» и «Кристина» стали символами надежды для многих отчаявшихся, поэтому стоит ли удивляться, что бесстрашному путешественнику присвоен Орден Почётного легиона, для вручения которого он и прибыл в Париж?

Рауль де Шаньи пробудет в столице не менее месяца, всё время, пока его судно будет стоять на ремонте в доках Кале, а затем отправится в очередную экспедицию, на этот раз в Южное полушарие. Мы полагаем, что до своего отъезда прославленный капитан ещё не единожды станет предметом репортажей нашей газеты.

Жиль Нуар,

«Пти Паризьен»,

25 августа 1891 года»

Главы 1 – 2

Просмотров: 205

Pin It on Pinterest

Shares
Share This