Мифологема рыбы/ кита в творчестве Г. Мелвилла – Э. Хемингуэя – В. П. Астафьева

Мифологема рыбы/ кита в творчестве

Г. Мелвилла – Э. Хемингуэя – В. П. Астафьева

Рассматривая повествование в рассказах Виктора Петровича Астафьева «Царь-рыба» (1976) в сопоставлении с романом Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» (1851, русский перевод 1961) и повестью Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» (1952, русский перевод 1955), легко обнаружить, что мифологемы царь-рыбы (осетра), Моби Дика (Белого Кита, кашалота) и большой рыбы (марлина) в данных произведениях фактически являются вариантами одного из древнейших мифологических образов – образа Рыбы. Архаичность царь-рыбы легко обнаруживает себя в астафьевском тексте. А.В. Бармин указывает, что она «становится яснее в связи с «причудой» героини, которая однажды использовала осетровый череп как маску», и связывает поступок Глаши «с пережитком тотемного культа рыбы, как предка всего человеческого»1. (Ср. образ Великой Рыбы-женщины в повести Чингиза Айтматова «Пегий Пес, бегущий краем моря» (1977г.)). В первобытную эпоху культ рыбы был распространен во всем мире, в том числе и в Сибири (свидетельством тому служат каменные рыбы из неолитических погребений, а также наскальные изображения). Следы данного культа легко обнаружить не только в современных нам обычаях и верованиях многих народов, но и в мировых религиях (в первую очередь, в христианстве), а также в литературе и искусстве.

Так, в ряде мифов рыба выполняет функцию демиурга-творца, принося со дна первозданного океана ил, из которого возникает земля. В индуизме хранитель миров бог Вишну именно в образе рыбы-аватары достает со дна морского священные книги – Веды. Демиургическая функция рыбы имеет и пассивный вариант – в тех мифах, где рыба (кит или три кита, дельфин и т.д.) является опорой земли. При шевелении (волнении) рыбы-опоры происходят землетрясения и наводнения. Подобные мифы известны у многих народов Евразии. По мнению В. Н. Топорова, «сниженный вариант демиургической функции рыбы обнаруживается в преданиях и мифах о потопе, в которых рыба выступает как спаситель жизни»2 (индийская, китайская, ацтекская мифология). Так, в древнеиндийском варианте данного мифа именно рыба предупреждает человека Ману о предстоящем потопе, наущает построить судно и тем самым помогает ему спастись. В Новой Гвинее, напротив, существует предание о том, как убийство большой рыбы привело к немедленному потопу и гибели всех людей, кроме семьи одного благочестивого человека, тщетно предостерегавшего своих соплеменников не трогать ее3. (Ср. сюжет романа «Моби Дик»).

Пережитки культа рыбы легко обнаружить в районе бытования преданий о всемирном потопе (Ближний Восток, Малая Азия, Закавказье и др.). Так, например, народы Закавказья верили в существование некой Матери-рыбы, говорящей человеческим языком. Там же существует ряд табу на называние рыб и их употребление в пищу, особые ритуалы, сопровождающие рыбную ловлю.

Еще более ярко культ рыбы выражен у  так называемых «первобытных народов». Видный английский религиовед и этнолог Джеймс Джордж Фрэзер (1854 – 1941) описывал священное озеро в Африке, в котором категорически запрещено ловить рыбу, так как местные жители верят, что «в ней находятся их души и вслед за каждой пойманной рыбой угасает человеческая жизнь»4. Киты же у многих народов окружены еще большим почтением, и охота на них регулируется более сложными предписаниями и ритуалами. По свидетельству Фрэзера, на Мадагаскаре «за восемь дней до выхода в море команда китобойного судна начинала поститься. Матросы воздерживались от сношений с женщинами и от употребления спиртных напитков и признавались друг другу в самых тайных своих прегрешениях. Человеку, совершившему большой грех, принимать участие в плавании запрещалось»5. Сходный мотив недоступности «богоданной» рыбы для грешника особенно ярко воплощен у Астафьева.

С рыбой связана также тема смерти и воскрешения (женщина-рыба собирает тело расчлененного юноши и с помощью воды воскрешает его и проч.). В Индии и Китае, где рыба также символизирует второе рождение, ее образ нашел свое применение в похоронных ритуалах. В рамках этой же темы рассматривается и библейское предание об Ионе, проглоченном гигантской рыбой (в славянском переводе Библии – китом) и через три дня и три ночи извергнутом ею на сушу. (В одной из русских сказок Ивана проглатывает и затем изрыгает рыба-щука). Данный мотив получает развитие в пророчестве Христа о скором Своем воскресении: «Ибо как Иона был в чреве кита три дня и три ночи, так и Сын человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи» (Мф. 12, 39-41). Во всех перечисленных случаях рыба является эквивалентом нижнего мира, т. е. царства мертвых, кратковременное пребывание в котором может помочь человеку возродиться к новой жизни. Подобную роль играет и царь-рыба у Астафьева, встреча с которой приводит Игнатьича к покаянию не только за себя, но и за всех остальных людей, истязающих женщину и природу.

Смерть и водяной хаос олицетворяет и библейский Левиафан, изображаемый не только как гигантский дракон или змей, но и в виде невероятной величины рыбы (или кита). Отечественные исследователи возводят мифы о левиафане «к представлениям об олицетворенном первобытном хаосе, враждебном Богу-творцу и некогда им покоренном, ныне же пребывающем в состоянии сна, однако могущем быть разбуженным»6. Развернутое описание левиафана содержит книга Иова, в которой Господь, отвечая герою из бури, в частности, восклицает: «Нет на земле подобного ему: он сотворен бесстрашным; На все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» (Иов. 41, 25-26). На это следует обратить особое внимание, т. к. именно левиафанами называет в романе Мелвилла Моби Дика и других китов герой-повествователь. В целом, образ Белого Кита предстает перед нами как единство трех равновеликих начал: смертельной угрозы, неразрешимой загадки и божественного величия.

В образе царь-рыбы А. Ю. Большакова видит «проекции на символику христианства» и синтез «натурфилософских <…> и условно-мифологических, библейских пластов»7. По библейской традиции, в конце мира рыбу получит мессия и разделит ее с праведными (в Талмуде мессия так и обозначается – Dag, «рыба»). «Рыбная» метафорика Иисуса Христа отчетливо прослеживается в библейских текстах и прочей раннехристианской литературе. Рыба в ней служила символом веры, чистоты (ср. рыбу как олицетворение девы Марии), а также крещения и причастия (где она заменяется хлебом и вином), и в данном контексте совсем не случаен евангельский эпизод насыщения четырех тысяч человек семью хлебами и несколькими рыбами (Матф. 15:32-38). Греческое слово ίχθύς («рыба») обычно расшифровывалось как аббревиатура греческой формулы  «Иисус Христос, Божий сын, спаситель». Иногда Христос прямо назывался в раннехристианской литературе «Рыбой», а сами христиане «рыбаками». Последняя традиция берет свое начало в образах апостолов-рыбаков Петра и Андрея, сделавшихся «ловцами человеков» (Матф. 4:19). (Рыбаком изображается также и Будда). Подобные проекции существуют и в повести Хемингуэя, где образ марлина естественно вписывается в общий контекст христианской мифологии: «…глаз рыбы был таким же отрешенным, как зеркало перископа или как лики святых во время крестного хода»8 [Курсив мой. – В. Д.]

Мифологема рыбы имеет и другие значения. Так, в Европе эпохи Реформации изображения огромной рыбы, заглатывающей рыбную мелочь, служили иносказанием неумолимости и всемогущества Природы. Мифологический образ рыбы может символизировать как плодовитость, изобилие, мудрость, так и прямо противоположные черты: скупость, равнодушие, глупость. Поэтому рыба является частым персонажем сказочного фольклора. В. Н. Топоров указывает, что в русских сказках действуют не только безымянная рыба или чудище морское (чудо-юдо), но и «щука, ерш, карась, язь, лещ, мень, налим, окунь, осетр, плотичка, семга, сиг, сом, сорога, калуга и др.»9. Т. А. Корчмит так поясняет значение самого слова “царь-рыба”: это «рыба, которую можно сравнить с царицей – рыба, которую можно встретить в сказках, т. е. это царская или сказочная рыба»10. Д. Стариков пишет об исторических корнях образа царь-рыбы, «доставлявшей по староказачьему уральскому обычаю «царский кус» и ставшей было главным украшением народного пиршественного стола»11. Следует упомянуть, что подобное отношение к осетру имело место и в европейской культуре. Среди извлечений, которыми открывается «Моби Дик», есть и цитата из «Комментариев к законам Англии» Уильяма Блэкстона (1723 – 1780), которая разъясняет особое право британского монарха на «королевскую рыбу, коей почитаются кит и осетр»12.

Другие народы также выделяют в своем фольклоре и мифологии отдельные виды рыб (лосось у американских индейцев и финно-угорских народов, карп в Китае и Японии и др.). У народов Северной Сибири бытуют поверья о рыбах различных видов в качестве предков людей. В одном ряду с рыбой в мифологии Древней Греции и в индуизме выступает дельфин, в образе которого подчеркиваются царственность, благородство, доброжелательность к людям. Нередко он служит носителем душ умерших людей на острова блаженных. В христианстве дельфин ассоциируется с Иисусом Христом, с мотивами воскресения и спасения. В мифологических представлениях (особенно в Библии) кит также считается чудовищем рыбьей породы, что подкрепляет нашу уверенность в правомерности сопоставления образов рыб у Астафьева и Хемингуэя с образом Белого Кита Моби Дика.

Одно из подтверждений подобного сопоставления мы находим в том, что, поскольку израильтяне очень поздно начали ловить рыбу, «в древнееврейском языке даже не было слов, обозначающих отдельные виды рыб; все они, от крошечных мальков до громадной рыбы, проглотившей Иону, назывались одним словом»13. Архимандрит Никифор в 1891г. указывал, что и «самое греческое слово κγτος, которым LXX толковников перевели еврейское слово, в древности служило общим наименованием больших морских рыб и животных»14.

Несмотря на всю мифологичность образа Белого кита, он имеет под собой и очевидную реалистическую основу. Тем не менее, описывая впечатляющие сцены китобойного промысла и мучительной гибели китов от рук человека, Мелвилл неоднократно подчеркивает неуязвимость Моби Дика, утверждая, что «даже если целые рощи острог вырастут на его боках, он все равно уплывет живой и невредимый» (с.224), что еще более усиливает мифичность данного образа. Автор объявляет кита «как вид бессмертным, сколь уязвим бы он ни был как отдельная особь» (с.496). По выражению писателя, «Левиафан плывет нам навстречу от самых истоков вечности» (с.492) (“this Leviathan comes floundering down upon us from the head-waters of the Eternities”15), и продолжит существовать и тогда, когда «завершится людской век» (с. 491). Извечность царь-рыбы подчеркивает и Астафьев: «Что-то редкостное, первобытное было не только в величине рыбы, но и в формах ее тела, от мягких безжильных, как бы червячных усов под ровно состругнутой внизу головой до перепончатого, крылатого хвоста – на доисторического ящера походила рыбина, какой на картинке в учебнике у сына нарисован»16.

Некоторые исследователи уже ставили кита в один символико-семантический ряд с царь-рыбой Астафьева, имея, правда, в виду образ кита из русского фольклора. Так, Т. М. Вахитова отмечает, что «в образе царь-рыбы ощущается древний фольклорный слой, связанный с русскими сказками и преданиями о могучей рыбе (кит, щука), обладающей чудесными возможностями, плодотворящей силой, умеющей исполнять все желания (золотая рыбка). На ней держится земля, все мироздание, с ее смертью наступает катастрофа, вселенский потоп (кит). «Когда царь-рыба потронется, тогда мать-земля всколебается, тогда белый свет наш покончится…»»17. А. В. Бармин также сопоставляет астафьевскую царь-рыбу с золотой рыбкой А.С. Пушкина: «значимость образа в архаической сказке одна: везде «рыбка» – владычица природных сил, и добро ее имеет пределы. Так понят был этот образ Пушкиным, таков он и у Астафьева»18.

В отличие от героев Астафьева и Мелвилла старик Сантьяго у Хемингуэя не обожествляет рыбу явно, но испытывает к ней беспредельную любовь и уважение. Он даже восклицает: «Хотел бы я быть рыбой и чтобы у меня было все, что есть у нее, а не только воля и сообразительность» (с.37). Марлина он называет «чудом» (“wonderful”) и «необыкновенной рыбой» (“very strange”). По словам И. А. Кашкина, Сантьяго «возвеличивает своего противника, «большую рыбу», до какого-то полумистического мелвилловского уровня: брат мой и моя жертва»19 [Курсив мой. – В. Д.]. Во всяком случае, в определенный момент рыба «перестает быть просто добычей Сантьяго и начинает служить метафорой, отражающей эмоциональное и физическое состояние старика»20.

Если образ марлина еще не получил общепризнанной трактовки, то мифологема царь-рыбы однозначно воспринимается исследователями как олицетворение Природы. В свою очередь, у Мелвилла неоднократно возникает образ кита как воплощения Бога. Это признают многие современные зарубежные исследователи, поскольку, как указывает Дж. У. Таттлтон, «в романе есть много образов, которые связывают Моби Дика с самим Бытием, «Я есмь Сущий», тем божественным, которое нельзя называть»21. Поскольку Моби Дика «в одно и то же время встречали под разными широтами» (с.223), некоторые китоловы объявили его не только вездесущим, но и бессмертным (поскольку бессмертие – это всего лишь вездесущность во времени)» (с.224) (“…not only ubiquitous, but immortal (for immortality is but ubiquity in time)” (p.183)), а герой-повествователь Измаил подчеркивает, что «сам Зевс в своем несравненном верховном владычестве не превосходил величавостью божественного Белого Кита» (с.573) (“not Jove, not that great majesty Supreme! did surpass the glorified White Whale as he so divinely swam (p.511)). Отсюда капитан Ахав, выступая против Моби Дика, неминуемо становится врагом Бога. Впрочем, к сородичам Моби Дика Мелвилл относится с неменьшим почтением, а убийство кита для писателя равнозначно убийству целого мира: «кит беспомощно закачался на волнах, <…> потом стал медленно вращаться, словно угасающий мир (“…over and over slowly revolved like a waning world” (p.345)); обратил к небесам белые тайны своего брюха; вытянулся бревном и умер» (с.394) [Курсив мой.– В.Д.].

По меткому замечанию Ю. М. Ковалева, «мелвилловские киты не просто биологические организмы, но одновременно и порождения человеческого духа – живут двойной жизнью. Одна протекает в океанских глубинах, другая – в просторах человеческого сознания <…>. Вся «китология» в «Моби Дике» ведет к Белому Киту – всеобъемлющему символу, олицетворению мощи и великой тайны вселенной, которую надлежит разгадать»22. Но тайна его белизны так и остается нераскрытой, а лоб представляет собой стену, преграждающую для героев романа путь к истине. Устами Измаила Мелвилл поясняет: «глядя на него прямо в лоб, вы с небывалой остротой ощущаете присутствие Божества и силу Зла (“…the Deity and the dread powers” (p.334)). Ведь <…> у него, собственно, и нет лица, а только одна необъятная твердь лба, покрытого бороздами загадок и несущего немую погибель шлюпкам, судам и людям» (с.383). С китами в романе связаны и такие атрибуты непостижимости бытия, как иероглифы, сфинкс, пирамида и лабиринт. Подобно им, владея разгадкой, киты молчат, и тщетно ждать от них ответов на наши вопросы. «Кит, подобно всему, что ни есть великого на свете, не показывает миру своего истинного лица» (с.384-385).

В творчестве Астафьева также есть образ рыбы, в котором, как в мелвилловском Моби Дике, воплощено не только величие природы, но и ее непознаваемость, неразгаданность:  «…каким-то таинством пугающе дохнула на меня живая глубь»23. Это образ тайменя – «атамана сибирских вод» в рассказе «Тень рыбы». Таймень предстаёт в этом произведении как могучее создание с непокорным, «сатанинским» характером: «Красива, дивна была рыбина с покатой головой, с телом стремительным и нарядным. <…> все в нем цвело, все роскошествовало, пятнистый плавник наборной гармошкой, открытый во все меха, украшал крейсерски стройную спину» (с.244). Чудесное существо, «фантазия природы» позволило лишь разглядеть, но не поймать себя, однако и такая мимолетная встреча воспринимается автором как щедрый дар судьбы: «Он проплыл близко от моих ног и ящика, на котором я сидел, вроде бы меня и не заметив, величественный и надменный. Его как бы втягивала в себя подледная живая темень, он погружался в нее, оставляя под собою тень, и когда его не стало, тень еще какие-то мгновения оставалась на виду. Уползла, утянулась под лед белая леска, следом и тень уплыла, погасла. <…> Остановись, мгновенье, остановись! Ты прекрасно!» (с. 245).

Напротив, мелвилловский Ахав полагает, что «раскрыл природу божества – думает, что это не более чем разрушительная злоба по отношению к человеку. Фактически, однако, он видит только отраженный образ самого себя», – указывает  Эдвард Ф. Эдинджер24. Н. Н. Трубников рассматривает данную проблему несколько шире, поясняя, что не только для Ахава, но и для каждого персонажа романа «Белый Кит оказывается гигантским зеркалом, в котором видят, но не узнают доведенную до предела проекцию собственной сущности, своего скрытого от своих и чужих глаз «я» (140, с.69). С другой стороны, Белый Кит является зеркалом самого мира, иначе говоря, символом «слепо-глухо-немой стихии жизни и имеющих уши, но не научившихся слышать, имеющих глаза, но не научившихся видеть, <…> стократ немых в изолгавшемся своем суесловии сирот-детей»25.

Дейв Келли подчёркивает, что Моби Дик «не благодетельное, любящее или даже нейтральное божество: он – daimonic26 – и божественный, и дьявольский. Это природа, во всей ее прекрасной и отвратительной реальности. И она вечна, неутомима и нерушима. Это грубая сила, и устрашающая, и чтимая; но никогда не допускающая бунта против себя, не отвергаемая или аннулируемая. Daimonic объединяет и положительные, и отрицательные качества жизни, не делая их взаимоисключающими»27. Стивен А. Даймонд сказал о Белом Ките: «он – сама жизнь, то неоднозначное, архетипичное Существо, которое никогда не может быть убитым, но только выраженным в некоторой креативной или деструктивной форме»28. Данный вывод можно отнести и к мифологеме рыбы в целом, и к каждой из ее персонификаций, ибо неистребимы не только Моби Дик и царь-рыба. Обглоданная до костей акулами большая рыба у Хемингуэя также воспринимается нами бессмертной, так как в повести погибло лишь одно из ее воплощений. Таким образом, в сознании читателя эти три варианта мифологемы фактически сливаются в единое целое – в величественный образ Рыбы, воплотивший в себе всю диалектику природы, всю ее красоту, ее опасность и необходимость для человечества.

 

Библиографический список:

  1. Бармин, А.В. Сказка в повествовании В.П. Астафьева (Материалы к исследованию) / А.В. Бармин // Фольклор народов РСФСР: Межвуз. науч. сб. – Уфа, 1983. – С.146.
  2. Топоров, В.Н. Рыба / В.Н. Топоров // Мифы народов мира: Энциклопедия/ гл. ред. С.А. Токарев. В 2т. – М.: Сов. энциклопедия, 1982. – Т.2. – С. 392.
  3. Фрэзер, Дж.Дж. Фольклор в Ветхом завете / Дж.Дж. Фрэзер; пер. с англ. 2-е изд., испр. – М.: Политиздат, 1985.– (Б-ка атеист. лит.). – С. 96, 107-108.
  4. Фрэзер, Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии/ Дж.Дж. Фрэзер; пер. с англ. – М.: Политиздат, 1980.– (Б-ка атеист. лит.). – С. 761.
  5. Там же. – С.248.
  6. Мифы народов мира: Энциклопедия / Гл. ред. С.А. Токарев. В 2 т. – М.: Сов. энциклопедия, 1982. – Т.2. – С.43.
  7. Большакова, А.Ю. Судьбы крестьянства в русской литературе: Моногр. / А.Ю. Большакова. – М.: Изд-во Ин-та педагогики социал. работы, 2002. – (Развитие системы образования в сел. социуме: интеграция науки и практики). – С.76.
  8. Хемингуэй, Э. Собрание сочинений: В 4 т. Т.4. Старик и море; Опасное лето; Праздник, который всегда с тобой; Острова в океане / Э. Хемингуэй; пер. с англ.; послесл. А. Старцева. – М.: Худож. лит., 1982. – С.55. – В дальнейшем ссылка на это издание с указанием страниц в тексте.
  9. Мифы народов мира: Энциклопедия / гл. ред. С.А. Токарев. В 2 т. – М.: Сов. энциклопедия, 1982. – С. 393.
  10. Корчмит, Т.А. Трудности перевода произведений Астафьева (на примере рассказа “Царь-рыба”) / Т.А. Корчмит // Творчество В.П. Астафьева: философский, исторический, филологический аспекты: Материалы науч.-метод. конф., посвящ. творчеству В.П. Астафьева. – Красноярск, Ачинск, 1998. – С.80.
  11. Стариков, Д. «А душу можно ль рассказать?» / Д. Стариков // Сов. культура. – 1978. – 1 сент. – С.4.
  12. Мелвилл, Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т.1. Моби Дик, или Белый Кит: Роман / Г. Мелвилл; пер. с англ. И. Бернштейн; вступ. ст., послесл. Ю. Ковалева; примеч. Е. Апенко, И. Бернштейн. – Л.: Худож. лит., 1987. – С. 41. – В дальнейшем ссылка на это издание с указанием страниц в тексте.
  13. Библейская энциклопедия/ пер. с англ. – Б. м.: Российск. библейск. об-во, 1996. – С.232.
  14. Библейская энциклопедия. – Репринт. изд. – М.: ТЕРРА, 1990. – С.398.
  15. Melville H. Moby Dick. Reading: Penguin Books, 1994. (Penguin Popular Classics). P.435. – В дальнейшем ссылка на это издание с указанием страниц в тексте.
  16. Астафьев, В.П. Собрание сочинений: В 15 т. Т.6 / В.П. Астафьев. – Красноярск: Офсет, 1997. – С. 183. – В дальнейшем ссылка на это издание с указанием страниц в тексте.
  17. Вахитова, Т.М. Повествование в рассказах В. Астафьева «Царь-рыба»: Учеб. пособие для студентов филол. спец. вузов / Т.М. Вахитова. – М.: Высш. шк., 1988. – С.42.
  18. Бармин, А.В. Сказка в повествовании В.П. Астафьева (Материалы к исследованию) / А.В. Бармин // Фольклор народов РСФСР: Межвуз. науч. сб. – Уфа, 1983. – С.145.
  19. Кашкин, И. Эрнест Хемингуэй: Критико-библиогр. Очерк / И. Кашкин. – М.: Худож. лит., 1966. – С. 224-225.
  20. NovelGuide. Old Man and the Sea: [Электрон. ресурс] – Режим доступа: http://www.novelguide.com/oldmanandthesea. – Загл. с экрана.
  21. Tuttleton J. W. The character of Captain Ahab in Melville’s Moby-Dick: [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.worldandy.com/ public/1998/february/tuttleton.cfm#top. – Загл. с экрана.
  22. Ковалев, Ю. Герман Мелвилл / Ю. Ковалев // Писатели США. Краткие творческие биографии/ сост. и общ. редакция Я. Засурского, Г. Злобина, Ю. Ковалева. – М.: Радуга, 1990. – С. 272-273.
  23. Астафьев, В.П. Пролетный гусь: Рассказы, затеси, воспоминания / В.П. Астафьев; послесл. В.Я. Курбатова. – Иркутск: ИП Сапронов Г.К., 2001. – С.245. – В дальнейшем ссылка на это издание с указанием страниц в тексте.
  24. Kelly D. Re: Melville’s Moby Dick – the megalomanic character of Captain Ahab: [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.9types.com/movieboard/messages/5954.html. – Загл. с экрана.
  25. Трубников, Н.Н. Притча о Белом Ките / Н.Н. Трубников // Вопросы философии. – 1989. – №1. – С.70.
  26. От древнегреческого слова daimon – демон (в античной Греции это слово еще не имело негативной окраски).
  27. Kelly D. Указ. соч.
  28. Там же.

 

Опубликовано:

Астафьевские чтения (ноябрь 2008). Время «Веселого солдата»: ценности послевоенного общества и их осмысление в современной России/ ред. Н. Гашева; Мемориальный центр истории политических репрессий «Пермь-36». – Пермь, 2009. – С. 70-80.

 

Просмотров: 187

Pin It on Pinterest

Shares
Share This