Натурфилософия в художественном мире В. П. Астафьева: мотив и образ

Термин «натурфилософия» уже неоднократно применялся отечественными исследователями по отношении к творчеству великого русского писателя. Так, Ф. Кузнецов, один из первых рецензентов «Царь-рыбы», отзывался о ней как о книге «философской, вернее (если допустимо переосмысление и осовременивание старинных терминов) – натурфилософской прозы, однозначное, однолинейное истолкование которой обедняет и, по сути дела, убивает ее» 1. Г. Белая называет «Царь-рыбу» «произведением натурфилософского плана» 2, В. Н. Максимов особое внимание уделяет тому, как В. П. Астафьев развивает «натурфилософию Пришвина о природной сути человека» 3, а А. И. Смирнова пишет о «натурфилософской концепции автора» 4.

Разработанная Ф. В. Й. Шеллингом философия природы оказалась чрезвычайно близкой русской художественной мысли. Отечественное шеллингианство – значительное явление культурной жизни XIX в., с ним связаны такие яркие личности, как В. Ф. Одоевский, П. Я. Чаадаев, Ф. И. Тютчев, В. С. Соловьев и целый ряд других имен. Поэтому идеи Шеллинга, прямо или опосредовано, проникли в сознание многих ценителей российской словесности, в том числе и В. П. Астафьева, ведь В. С. Соловьев был глубоко ценимым им философом, а Ф. И. Тютчев – одним из любимых его поэтов. Тютчев был лично знаком с Шеллингом, и многие его стихи «несут на себе следы бесед с философом, чтения его произведений» 5. В результате, несмотря на различие эпох, стран, культур, мы можем найти отголоски основных идей натурфилософии в целом ряде произведений В. П. Астафьева, их мотивах и образах (где образы представляют собой конкретное воплощение тех или иных мотивов).

«…в концепции Астафьева человек – часть природы, а не ее царь», – отмечает В. Н. Максимов 6. Во всех его произведениях отношение героя-повествователя и самого писателя к природе исполнено глубокого благоговения (ключевое слово у В. П. Астафьева). «О тайга, о вечный русский лес и все времена года, на земле русской происходящие, что может быть и есть прекрасней вас? Спасибо Господу, что пылинкой высеял меня на эту землю, спасибо судьбе за то, что она сделала меня лесным бродягой и подарила вьяве столь чудес, которые краше всякой сказки» 7. («На сон грядущий»).

В творчестве В. П. Астафьева «живет необыкновенное ощущение цельности, взаимосвязи всего живого на Земле» 8, блаженной полноты жизни. «Мальчик умом, и не умом даже, а природой данным наитием постигает замкнутый, бесконечный круг жизни и, хотя ничего еще понять не может и объяснить не умеет, все же чувствует: все на земле рождается не зря и достойно всякого почитания, а может, и поклонения. Даже махонькие мушки с чуть заметными искорками крылышек на вытянутом сереньком тельце занимают свое место на земле и свою имеют тайность». («Ода русскому огороду») 9. Цельное и целостное мировосприятие В. П. Астафьева подпитывалось народными представлениями о природе, гораздо более близкими к пониманию истинной ее сущности, чем воззрения иных ученых. В связи с этим можно говорить о народной натурфилософии, находящей свое воплощение в фольклорных и мифологических мотивах и образах, лежащих в основе поэтики В. П. Астафьева (Солнце, Рыба, Река, Цветок, Дерево, Лес, Мать и др.). Некоторые из данных образов имеют ярко выраженную языческую природу, поэтому, например, А. В. Бармин, анализируя рассказ «Зорькина песня», говорит о солнцепоклонничестве Астафьева» 10.

В натурфилософии В. П. Астафьева нет «мертвой природы» и неразумных существ. Даже антропоморфизируется природа у него «своеобычно, наделяясь такими человеческими качествами, как боль, сострадание» 11. Так, в одной из редакций «Пастуха и пастушки» мы находим пронзительный образ малой былинки на могиле героя: «Рядом с ее лицом качалась, шелестела сухая, немощная травинка. Все бури мира, все буйство земли вобрала она в себя, утишила их собою, боязно храня в бледной луковке корешка, стиснутого землею, надежды на пробуждение свое и наше» 12. Каждое создание природы писатель наделяет сознанием, как, например, «яркую, как отблеск пламени», бабочку: «Существо это, с виду праздное, беззаботное, имеет разум, недоступный нашему пониманию, но явно угадываемый – сохраняет свою поднебесную, божественную красоту, дарованную природой» 13. («Отблеск пламени»).

Важнейшую роль натурфилософской концепции В. П. Астафьева составляет «мысль о единородстве человека и природы» 14, воплотившаяся, в частности, в образе собаки Бойё, давно погибшей, но, как прекрасное видение, мираж, вновь возникающей в сознании героя. Писатель напоминает северное поверье: «собака, прежде чем стать собакой, побыла человеком, само собою, хорошим» (6, 13, «Царь-рыба»). Как подчеркивает Л. К. Максимова, в этом народном поверье выражена надежда на то, что «добрая живая душа имеет возможность продлить себя, пусть даже в ином обличии (добрый человек – собака). Бытие, таким образом, предстает в «Царь-рыбе» как система всего живого. Целостность этой системы и создает условия для «вечного живота» живой души в противовес смерти» 15.

Единородство всего существующего в мире было неоспоримым и для Шеллинга, хотя долгое время философ придавал особое значение миссии человека в мировой истории: «Природа есть первый, или Ветхий завет, ибо вещи здесь еще находятся вне центра и поэтому подвластны закону» 16. К сожалению, идеи Шеллинга опередили свое время и, несмотря на огромную популярность при жизни философа, были практически забыты после его смерти. В СССР отдельные его работы издавались крайне мало, а двухтомник его сочинений увидел свет лишь в эпоху перестройки, в 1989 г. Долгое время его труды не вызывали интереса и за рубежом. В противном случае человек «по масштабам своей созидательной и разрушительной деятельности» не стал бы «величиной вполне сопоставимой с геологическими процессами» 17, и крупнейшим из современных русских писателей В. П. Астафьеву и В. Г. Распутину не пришлось бы создавать произведения, с такой болью повествующие о погибели родной земли. «Мудрость природы! Как долго она продлится?» («Царь-рыба», 6, 298).

Тема трагических взаимоотношений человека и природы была поднята В. П. Астафьевым задолго до «Царь-рыбы». Уже в повести 1960 г. «Стародуб», посвященной Леониду Леонову, «как бы в спрессованном виде, как будущее дерево в малом семени, заключена <…> проблематика всего последующего творчества Астафьева», – отмечал Л. Ф. Ершов. – «Здесь не только тематика близка леоновской, главное – в самом методе ощутимо восхождение к философскому видению мира» 18. Главный герой повести охотник Култыш пришел в своих размышлениях к мысли, что «великая сотворительница тайга все предусмотрела и все сделала правильно. Одному зверю дала когти и зубы – добывать корм; другому – быстрые ноги, тонкий слух и даже четверо норок, чтобы ими упасти свою жизнь; птице – крылья. Человеку же дан только ум, да и то не всякому. Крыльев, быстрых ног, когтей и прочего ему выдавать не полагалось, потому как, имей это человек, он давно бы истребил все вокруг и сам издох бы смертью голодной. Даже без крыльев, без когтей человек все живое истребляет» (2,176). В «Стародубе» же впервые возникает мотив отмщения за поругание над природой, которое привело к гибели брата Култыша, Амоса: «Тайга – клад, но только с чистым сердцем надо к нему прикасаться» (2, 176).

Мотив отмщения, возмездия находит совершенное свое воплощение в повествовании в рассказах «Царь-рыба» и особенно в заглавном его рассказе. Обогащенный мотивами покаяния и спасения, он органично сочетается с фольклорными (сказочными), мифологическими (языческими и библейскими) образами, выразившими этическую и натурфилософскую концепцию В. П. Астафьева. Когда «реки царь и всей природы царь» оказываются «на одной ловушке» (6, 187), повязанные «одним смертным концом» (6, 188), «богоданная», «волшебная», сказочная» царь-рыба, олицетворяющая саму природу, ее красоту, справедливость и мудрость, по выражению Игоря Кузьмичева, «как бы вынуждена вразумить возгордившегося человека, доказывая ему, что победить ее, отнять у нее творящую силу он и не вправе и не в состоянии» 19. Образы женщины-матери и рыбы-матери сливаются у В. П. Астафьева в одно: «…рыба плотно и бережно жалась к нему толстым и нежным брюхом. Что-то женское было в этой бережности, в желании согреть, сохранить в себе зародившуюся жизнь» (6, 190); «Природа, она, брат, тоже женского рода!» (6, 194); «…женщина – тварь Божья, за нее суд и кара особые» (6, 194). И это не случайно. В. П. Астафьева отличает «святое отношение к истокам человеческой жизни, которая и является для него мерой всему на земле» 20.

Такого отношения, с точки зрения писателя, заслуживает и беззаботная, бездумная мать Акима, в образе которой подчеркнута «стихия безотчетного материнства» 21, и дикое пламя древних эпох Земли: «Ночь без конца и края, такая же ночь, какая властвовала в ту пору, когда ни меня, ни этих колосьев, никого еще не было на Земле, да и сама Земля клокотала в огне, содрогалась от громов, усмиряя себя во имя будущей жизни. И быть может, не зарницы эти, а неостывшие голоса тех времен, пластая в клочья темноту, рвутся к нам? Может быть, пробиваются они сквозь толщу веков с молчаливым уже, но все еще ярким приветом, только с виду грозным, а на самом деле животворным, потому что из когда-то дикого пламени в муках и корчах родилось все: былинка малая и дерево, звери и птицы, цветы и люди, рыбы и мошки» («Хлебозары», 7, 15). Так даже геологические процессы одухотворяются В. П. Астафьевым, образ природы-матери перерастает в образ планеты-матери, и мы вновь убеждаемся, что в художественном мире писателя нет границ между неорганическим и органическим, как не имеется их и в философии Шеллинга.

В лирико-философской миниатюре (затеси) «Хлебозары» зримо воплощен необходимый для натурфилософской концепции В. П. Астафьева мотив вечности. Вечна не только планета Земля, но и сама жизнь на ней, несмотря на ту зловещую угрозу, которую несет для нее человеческая деятельность. Природу можно изранить, искалечить, как царь-рыбу, но победить и уничтожить ее нельзя, скорее погибнет само человечество. Мотив вечности нашел свое отражение в образе тайги. « С трудом открывая глаза, видел Амос над собой по-братски обнявшуюся тайгу. И думалось ему, это она, тайга, не пропускает слабый шепот его до неба, до Спасителя. Это она душила его, забрасывая колючими холодными лапами, и слой этих лап делался все тяжелей и толще, и безжалостно втискивал он его в землю, давил грудь, что каменная плита. А лес все шумел, накатывал волнами, как бескрайнее море-океан, всесильный, неумолчный и вечно живой» («Стародуб», 2, 169). По мысли А. И Нагаевой, тайга у В. П. Астафьева – это «не просто девственно-нетронутый лесной массив, но и символ вечного, прочного, непоколебимого. <…> Писатель сближает две картины: жизнь тайги и жизнь звезд, подчеркивая этим – как вечно и бесконечно само мироздание, так вечна и бесконечна <…> тайга. В ней воплощено «устойное», материнское начало жизни» 22.

Мотив вечности природы дополняется у В. П. Астафьева мотивом мгновенности человеческой жизни: «…лист, оставаясь листом, никогда и ни в чем не повторялся. Даря земле, тайге, березе и себе радость великого обновления, он расцветом и сгоранием своим продолжался в природе. Увядание его – не смерть, не уход в небытие, а всего лишь отсвет нескончаемой жизни. <…> И возникла простая и будничная мысль: пока падал лист, пока он достиг земли, лег на нее, сколько же родилось и умерло на земле людей? Сколько произошло радостей, любви, горя, бед? Сколько пролилось слез и крови? Сколько совершилось подвигов и предательств? Как постигнуть все это? Как воссоединить простоту и величие смысла жизни со страшной явью бытия?» («Падение листа», 7, 41-42).

Постичь же тайну мироздания, по В. П. Астафьеву, возможно не разумом, а только душой, в момент благоговейного слияния с природой. Но об этом же писал и Шеллинг: «Но разве не ведет в конце концов именно эта божественная неясность и непостижимая полнота созданий и его, простого наблюдателя творений, после того как он утратил всякую надежду постичь их рассудком, в священную субботу природы, в разум, где природа, пребывая над своими преходящими творениями, познает и истолковывает саму себя как саму себя. Ибо, когда мы замолкаем в себе, с нами говорит она» 23 (2, 51). Концептуальный для В. П. Астафьева мотив слияния с природой обнаруживает себя во многих его произведениях, но ярче всего – в «Царь-рыбе», где полностью раствориться в окружающем их мире дано лишь героям «с чистым сердцем»: «В глуби лесов угадывалось чье-то тайное дыхание, мягкие шаги. И в небе чудилось осмысленное, но тоже тайное движение облаков, а может быть, иных миров иль «ангелов крыла»?!» (6, 56-57). Как указывает Л. И. Василенко в статье, посвященной проблемам экологической этики, «Подобный опыт слияния себя с окружающей жизнью обычно остается за рамками теоретических построений, но он важен для гармонизации отношений человека с миром, для очищения и наполнения его действия энергией, побуждающей к совершению нравственной правды» 24.

Такую гармонию обретает герой-повествователь в астафьевской «Капле» и, обретя, страшится уже потерять ее – не только для себя, но и для всего мира: «…не слухом, не телом, а душою природы, присутствующей и во мне, я почувствовал вершину тишины, младенчески пульсирующее темечко нарождающегося дня – настал тот краткий миг, когда над миром парил лишь Божий дух един, как рекли в старину. На заостренном конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатая капля и, тяжелой силой налитая, замерла, боясь обрушить мир своим падением. И я замер» («Царь-рыба», 6,56). Образ капли многозначен, многогранен и потому вызывает у исследователей и читателей множество смысловых ассоциаций. Для А. Г. Кондратьева он связан с натурфилософской идеей «нескончаемого потока жизни, вечного его круговорота» 25, у В. К. Размахниной это «образ хрупкого равновесия природы» 26: «И эта капля! Что, если она обрушится наземь?» (6, 58).

Книги В. П. Астафьева издавались на 22 языках мира. В Корее повествование в рассказах «Царь-рыба» было названо самой экологической книгой в истории человечества 27. Возродился и интерес к наследию Шеллинга. По свидетельству А. В. Гулыги, « Шеллинг вошел в сегодняшние мировоззренческие споры как актуальный мыслитель, перед лицом экологического кризиса и социальных катастроф призывающий человека: будь един со своей природой, как окружающей тебя, так и внутренне тебе присущей» 28. В. П. Астафьев предупреждал: «они, богатства земные, даны нам не для слепого продвижения к гибельному краю, а к торжеству разума» (6, 430-431). Шеллинг говорил своим студентам: «Мудрость не припишешь тому, что направлено к безнравственному или стремится достичь благие цели, используя безнравственные средства» 29.

В позапрошлом столетии потомки Шеллинга не уделили должного внимания идеям великого философа. Прислушаемся ли мы к слову великого писателя Виктора Петровича Астафьева?.. Или двести лет спустя еще один мыслитель, художник, поэт вновь будет призывать своих собратьев остановиться, одуматься, смирить свою гордыню?.. Если человечество к тому времени еще будет существовать.

Библиографический список:

1. Кузнецов Ф. Жизнь находит уста// Лит. Россия. – 1976. – №35, 27 авг. – С.5.

2. Белая Г. Художественный мир современной прозы. – М.: Наука, 1983. – С.185-186.

3. Максимов В. Н. К вопросу об этико-философской проблематике в повести В. П. Астафьева «Царь-рыба»// Из истории русской литературы и литературной критики: Межвуз. сб. – Кишинев: Штиинца, 1984. – С.95.

4. Смирнова А. И. Поэтика композиции повествования в рассказах «Царь-рыба» В. Астафьева// Проза В. Астафьева (к проблеме мастерства): Межвуз. и межвед. сб./Под. Ред. А. Ф. Пантелеевой. – Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1990. – С.47, 55.

5. Гулыга А. В. Философское наследие Шеллинга// Шеллинг Ф. В. Й. Сочинения: В 2 т. Т. 1. – М.: Мысль, 1987. – С.37.

6. Максимов В. Н. Указ. соч. – С. 95.

7. Астафьев В. П. Пролетный гусь: Рассказы, затеси, воспоминания/ Послесл. В. Я. Курбатова. – Иркутск: ИП Сапронов Г. К. , 2001. – С.412.

8. Жуков И. И. Доверие к жизни. – М.: Мол. гвардия, 1980. – С.112.

9. Астафьев В. П. Собрание сочинений: В 15 т. Т.8. – Красноярск: Офсет, 1998. – С.48. (В дальнейшем ссылки на это издание с указанием тома и страниц в тексте).

10. Бармин А. В. Сказка в повествовании В. П. Астафьева (Материалы к исследованию)// Фольклор народов РСФСР: Межвуз. науч. сб. – Уфа, 1983. – С.143.

11. Ершов Л. Ф. Указ. соч. – С.87.

12. Астафьев В. П. Повести: Стародуб. Кража. Пастух и пастушка. – М., 1976. – С.314.

13. Астафьев В. П. Пролетный гусь: Рассказы, затеси, воспоминания/ Послесл. В. Я. Курбатова. – Иркутск: ИП Сапронов Г. К., 2001. – С.322-323.

14. Максимова Л. К. «Царь-рыба» В. Астафьева. Трансформация жанра проповеди// Художественное творчество и литературный процесс. В.IX. – Томск: Изд-во Томского ун-та, 1988. – С.163.

15. Там же.

16. Шеллинг Ф. В. Й. Сочинения: В 2 т. Т.2. – М.: Мысль, 1987. – С.153.

17. Ершов Л. Ф. Указ. соч. – С.75.

18. Там же. – С.76.

19. Кузьмичев И. Стремясь к согласию с природой// Нева. – 1980. -№12. – С.181.

20. Ланщиков А. П. Вопросы и время. – М.: Современник, 1978. – С.217.

21. Яновский Н. Н. Виктор Астафьев: Очерк творчества. – М.: Сов. Писатель, 1982. – С.242.

22. Нагаева А. И. Притча в художественной структуре «Царь-рыбы» В. Астафьева// Фольклор и литература Сибири. – Омск, 1981. – С.36.

23. Шеллинг Ф. В. Й. Указ. соч. – Т.2. – С. 51.

24. Василенко Л. И. Экологическая этика: от натурализма к философскому персонализму// Вопросы философии. – 1995. – №3. – С.41.

25. Кондратьев А. Г. Содержательность символического пейзажа В «Царь-рыбе» В. Астафьева// Пейзаж как развивающаяся форма воплощения авторской концепции: Сб. науч. трудов. – М., 1984. – С.122.

26. Размахнина В. К. Астафьев и Сибирь// Научный ежегодник КГПУ. Вып. 3. Т.2. – Красноярск: РИО КГПУ, 2002. – С.170.

27. Дроздов Н. И. Слово о В. П. Астафьеве: Устное выступление// Презентация подарочного издания книги В. П. Астафьева «Царь-рыба».- Овсянка. – 2003. – 27 ноя.

28. Гулыга А. В. Шеллинг. – М.: Мол. гвардия, 1982. – (Жизнь замечат. людей. Сер. биогр. Вып. 10 (628)). – С.5.

29. Там же. – С.262.

Опубликовано:

Науч. ежегодник КГПУ им. В. П. Астафьева. – Красноярск, 2004. – Вып.4, т.2. – С.214-218. – Загл. обл.: Науч. ежегодник Краснояр. гос. пед. ун-та им. В. П. Астафьева.